Поначалу он стал известен как оригинальный поэт, автор нескольких ярких книжек: “Весь этот джаз” (2004), “Mузыка не для толстых” (2008). Калининград как место пересечения нескольких культур (немецкой, русской, польской, прибалтийской и т.д.) определил его интерес к словесности соседей.

В прошлом году издательство «Арго-Риск» выпустило книгу известного польского автора Мартина Светлицкого с вызывающим названием «100 стихотворений о водке и сигаретах», переложения для которой сделал Игорь Белов. Светлицкий – лауреат нескольких литературных премий, автор 18 книг, но всё его творчество, исполненное брутального нонконформизма и откровенной провокации, кажется, свидетельствует о том, что громкие регалии не так уж важны для этого творца. Некоторые тексты, прямо скажем, нагло выдаваемые Светлицким за стихи, конечно таковыми не являются. Но этот художнический жест отчаяния определяет многое в том, что составляет другую, трагическую и скоморошью, сторону этой книги.

Игорь Белов, чьему труду мы обязаны знакомством с этим парадоксальным автором, согласился побеседовать с нами: о новой книге, о переводе, о современной польской литературе и вообще о явлении Польши и России в жизни друг друга. Беседовал Антон Чёрный.

- Первый вопрос, который определяет многое: знакомы ли вы с автором лично? Как вы его нашли?

- Со Светлицким я лично знаком. Личность он довольно «перчёная». Это такой представитель краковской богемы, местный культовый персонаж. Откуда я его взял? Собственно, свою переводческую деятельность я начал с белорусских и украинских авторов. Живя в Калининграде и будучи еще молодым поэтом, я часто ездил в Польшу на разные фестивали и тусовки. Там я познакомился с двумя интересными поэтами – белорусом Андреем Хадановичем и украинкой Галиной Крук из Львова. Когда я послушал Хадановича, мне захотелось прочесть его тексты по-русски. Хорошие тексты, но у нас их нет, мы их не знаем. Так всё и началось с него. Потом я стал переводить Сергея Жадана, которого всегда любил. В его книге «Марадона» (2007) я обратил внимание на его переводы из Мартина Светлицкого. Там еще был Пауль Целан и Чарльз Буковски. Все три автора довольно близки Жадану по духу.

Потом, когда я стал приезжать в Польшу уже более-менее регулярно, не обратить внимания на Светлицкого в местном литературном мире было невозможно. Это такой пятидесятилетний краковский панк, старый алкоголик, вечно в тёмных очках, мрачный, не выпускающий изо рта сигарету, окружённый рюмками и стаканами. Он свои стихи чаще всего читает в сопровождении рок-группы «Светлики» («Светлячки»). По стилю это такой польский пост-панк начала 1990-х, они отлично смотрятся вместе. На концерты их приходят в Польше толпы молодых людей, для которых Светлицкий – герой андеграунда. Такой вот польский Бодлер, Серж Гинзбур и Буковски в одном флаконе.

- Чего больше в его брутально-алкоголической поэтике: западного или славянского? Это в большей степени рок-н-ролльная удаль или это всё-таки удаль польская?

- Я уверен, что пятьдесят на пятьдесят. Поляки безусловно славяне, но славяне западные, не будем об этом забывать. В последнюю четверть века они испытали огромное влияние западной массовой культуры. В случае со Светлицким мы имеем дело с целой генерацией польских поэтов, так называемым поколением «Брулиона» («Черновика»). Был такой журнал в Кракове в 1980-е годы, еще в положении подпольного издания. И это дети транформации, люди, чьё взросление пришлось на слом старой системы и появление новой. Условно говоря, люди польской перестройки. Для них Запад остается большим источником вдохновения, творческих находок, но при этом они сохраняют свой польский характер, достаточно бунтарский. Поляки ведь потомственные бунтовщики, это у них просто в крови. И польский гонор очень гармонично ложится на панк-рок. Тут дело даже не в алкоголе, хотя пьют они прилично, и с удовольствием об этом пишут и поют. Это скорее дело в национальном драйве.

- Сам я по-польски читаю со словарем и с большим усилием. В основном знаком с польской поэзией по переводам Гелескула. И вот в его книге нашёл я такие строки у Галчинского: «Я из Гоморры и Содома, И хорошо мне только дома». И встретив у Светлицкого фразу «Из Содома в Гоморру ходит трамвай», я подумал, что в этом совпадении что-то есть, в этой добровольной ассоциации с чем-то греховным есть некое польское бунтарство.

- Безусловно. Во-первых, Польша всегда находилась то на краю катастрофы, то в эту катастрофу обрушивалась. У того же Галчинского судьба была страшная, трагическая. Он постоянно под смертью ходил. И все его поколение было на волосок от гибели, неважно по какую сторону баррикад: в эмиграции, на стороне советов и еще где. Что касается Светлицкого, то я встречался с ним лично несколько раз, и не сказал бы, что это было очень приятное или расслабляющее занятие – говорить с ним. Вовсе нет. Это очень тяжело, потому что, во-первых, приходится с ним пить за троих, во-вторых, он постоянно говорит парадоксами или просто грубит.

- Я думаю, для переводчика – это уникальный шанс, знать автора лично. Когда ты можешь воспроизвести его тип сознания.

- Но большинство переводов я сделал еще до того, как познакомился с автором. И язык я тогда знал похуже, чем сейчас. Поэтому какие-то нюансы там могли ускользнуть. Я сейчас бы некоторые стихи уже по-другому перевел.

- Сам автор знает русский язык? Он вообще читал ваши переводы?

- Автор читал, хвалил, и многие ему передавали, что переводы хорошие. К сожалению, я не мог проверить его уровень владения русским, т.к. при мне он говорил, в основном, по-польски и вообще активно в своих шутках эксплуатировал миф об особенной русофобии жителей Кракова. Хотя я думаю, что это, конечно, скорее миф и предрассудки. Он ведь изображает из себя и украинофоба, и кого только не изображает, это всё такая бесконечная клоунада.

- Одно время филологическая среда была увлечена рок-поэзией. Выходили сочинения Башлачева, научные сборники о текстах ДДТ и других. Как вы думаете, можно ли Светлицкого отнести к рок-поэзии, и вообще можно ли рок-поэзию по гамбургскому счёту поставить рядом с поэзией обычной? Обязательно ли это читать под музыку, чтобы это стало художественным произведением? Ведь многие тексты здесь, в этой книге, демонстративно не претендуют ни на что поэтическое. Это такой словесный дюшановский писсуар, по сути мусор, представленный как произведение. Это свершено панковская позиция, кстати, в России так Летов делал. Т.е. можно ли это поставить рядом с хотя бы поэтами ХХ века, не говорю уж о польской классике?

- С одной стороны, конечно, да. С другой – в Польше рок-поэзия существует по немного другим законам, у нее другая предыстория и традиция. Насколько я знаком с предметом, польские рокеры всегда делали акцент больше на музыку, чем на тексты. Грандиозных текстовиков, фигур уровня Ильи Кормильцева у них не было. А Светлицкий – это прежде всего поэт. Это стихи, написанные для публикации в книге, для чтения с листа.

В последнее время появляются интересные рок-текстовики. Я недавно переводил Марию Пешек, тексты ее песен, эти переложения выходили в журнале «Новая Польша». Это очень антикатолический автор, притом что Польша остается достаточно религиозной страной. Ее песни иногда вызывают здесь дикий скандал. Это, конечно, не «Пусси Райот», поскольку Пешек – в первую очередь профессиональный музыкант, а не акционист. Хотя да, содержание песен довольно резкое, но смотря для кого. Для ультраправых католиков – безусловно. А мне так нормально, я не вижу в них никакого богохульства, там есть лишь попытка понять, зачем ты живёшь, что такое мир, что такое Бог и какие у тебя с Богом отношения.

Игорь Белов: «Польша всегда находилась на краю катастрофы»

- Что вы можете сказать о польской литературной среде? Как она устроена? В России есть до сих пор рудименты советской системы, разделенность на какие-то лагеря, толстые журналы остались как элемент иерархи. А как это в Польше работает?

- Во многом польская ситуация повторяет российскую. Здесь тоже есть союзы писателей, которые являются наследниками социалистической системы ПНР. Есть «Союз литераторов польских», существовавший в 1980-е годы и переживший военное положение при Ярузельском, в который демократически настроенные литераторы не вступали, т.к. союз ассоциировался с коммунистическим режимом. Есть еще «Ассоциация польских писателей», но я, если честно, так же как в России, не очень обращаю внимание на то, кто в каком союзе состоит. Здесь их два или три, вообще чёрт ногу сломит. Склоки и обиды остались между писателями, которые тогда оказались по разные стороны баррикад. Кто-то подержал в 1981 году военное положение, кто-то был против, кто-то вообще уехал, вынужденно или по своей воле. Особняком стоит польский ПЕН-Клуб, который возглавляет переводчик Адам Поморский, он переводил с русского Мандельштама, Ахматову, Хлебникова. Это одна из самых влиятельных писательских организаций.

Существуют журналы. Например, «Twórczość» («Творчество»), старейшее литературное издание, что-то вроде нашего «Нового мира». Его возглавляет польский поэт и переводчик Богдан Задура, мой старый приятель. «Творчество» – это серьезная институция, достаточно влиятельная в Польше. Есть у них и аналог нашей «Иностранной литературы», «Literatura na Świecie» («Литература в мире»). Есть «Zeszyty Literackie» («Литературные тетради»), в чью редколлегию в свое время входил Иосиф Бродский.

То есть толстые литературные журналы здесь есть. Часто они поддерживаются государством и за этот счёт живут. В этом смысле польская литература сейчас находится в непростом положении. В октябре прошли выборы, партия леваков потерпела поражение, победили консерваторы. А большинство польских литературных журналов – левой либеральной направленности. Они теперь могут потерять поддержку и просто исчезнуть. Надеюсь, что этого не произойдет, но такие разговоры тут ведутся. Неизвестно, как поведет себя новая правящая партия. Поэтов здесь сейчас много и я даже встречал людей, которые живут на литературные заработки. Не скажу, что богато, но и с голоду не умирают.

- В советское время польская культура была принудительно связана с советской. Как они сейчас переживают эту травму? Продолжается ли культурный обмен с Россией и вообще контакты с нашей культурой?

- Моя книга – это только малая часть таких контактов. Пару лет назад, например, было куда более заметное событие – та книга Гелескула, о которой ты упоминал («Среди печальных бурь. Из польской поэзии XIX-XX веков»). Что касается внутрипольской ситуации, то русская культура не была для них травмой. Травматические события и даты для них – это 17 сентября 1939 года, вторжение Советского Союза на территорию Польши, это Катынь и послевоенные репрессии. Русская литература же всегда была, в отличие от нашей политики, источником непрекращающегося наслаждения, и это тут не скрывают. Я знаю здесь людей, которые знают русскую литературу лучше многих наших соотечественников.

- То есть это не случай Украины, когда политические трения переносятся в область культуры и языка?

- Конечно, культура от политики не может совсем отделиться. Я знаю, что русская литература в Польше всегда ценилась. Культовым считается роман Булгакова «Мастер и Маргарита». Он выдержал множество изданий и переводов и был издан в Польше отдельной книгой даже раньше, чем в России. Не зря ПНР называли «самым веселым бараком социалистического лагеря» – здесь зачастую можно было печатать то, что нигде больше было нельзя в странах Варшавского договора.

Что касается поколения времен войны, то я слышал такие разговоры, что для них русский язык мог звучать так же травматически, как немецкий. Но к литературе это не имеет прямого отношения. Например, в Польше сейчас популярна «литература факта», есть даже отдельный магазин-кафе, который торгует такими репортажными и документальными книгами, называется он в переводе «Кипение мира». И недавний нобелиат Светлана Алексиевич уже давно напечатана в Польше. Им не пришлось судорожно переводить и издавать, всё уже было.

Поэзия наша тоже издается активно. Была такая известная антология Виктора Ворошильского «Мои москали». Это, кстати, по-доброму, ведь поляк не вкладывает в слово «москаль» столько горечи, как украинец. Лет пять назад в переводе Ежи Чеха вышла антология поэзии русского самиздата «Взобрался я на пъедестал». Недавно вышла антология «Радио Свобода» в переводе Збигнева Дмитроца.

Конечно, политика влияет на искусство. В прошлом году были грандиозные планы на 2015 год. Он должен был стать перекрестным годом культуры России и Польши. Но после событий на Донбассе эти программы были свернуты.

- Каким образом вы подбираете авторов? И как вы потом работаете с текстом? Что вам ближе: рифмованное, нерифмованное? Как вы подходите к передаче формы?

- В подборе авторов есть два варианта. Есть авторы, которые мне очень близки. Со Светлицким так и вышло. Мне в какой-то степени его мрачное рок-н-ролльное отношение к жизни близко. Или тот же Жадан – это самый близкий мне поэт из ныне живущих. Переводить его мне всегда приятно, хотя я и не знаю, когда мне удастся издать книгу его стихов в России. Только когда прекратится война.

Сейчас мне очень интересны польские футуристы, в частности Бруно Ясенский, такой местный Маяковский 1920-х годов. Эти все польские поэты-бунтари того времени, они все были левые и большие друзья Советского Союза. Когда он эмигрировал во Францию, его оттуда выслали за коммунистическую пропаганду в СССР, но и тут он плохо кончил – его расстреляли в 1938 году.

Другой вариант поиска авторов такой. Я уже много лет сотрудничаю с варшавским журналом «Новая Польша», который издается Польским институтом книги на русском языке и призван познакомить русскоязычного читателя с польской культурой. Меня туда привела в свое время Наталья Горбаневская, с которой я в последние годы дружил и которой мне сейчас очень не хватает. «Новая Польша» мне периодически подкидывает какие-то тексты для перевода, но они уже меня хорошо знают и понимают, каких авторов мне было бы интересно переводить.

Что до рифмованных стихов, то на их перевод у меня уходит обычно очень много времени. Могу над одним стихотворением целый день сидеть. Зато это огромное удовольствие и большой вызов для переводчика. Ты тут выступаешь и как соперник, и как соавтор. Верлибров я перевожу, конечно, больше, потому что в Польше их больше пишется сейчас, процентов 70 из того, что выходит. Я не сразу и понял, как их переводить, а может быть, и до сих пор пытаюсь понять.